– А хер знает. Я у козлов выспрашивать не обязанный. Нищава не знаю, технищком работаю, девяносто рублей денех зарплатам полущаю, идите в жопу. Но по ходу, они этого орла не очень любят и копают. До сих пор причем, тот мусорок на днях буквально тут шарахался.
– О, – сказал динамик. – А теперь песня, которая посвящается всей пересменке пионерлагеря «Юный литейщик».
Виталик мог, конечно, напомнить, что сегодня, вообще-то, суббота, что он только что с ночного дежурства, где снова пришлось перебирать трансформатор, так что башка не варит, а руки-ноги не шевелятся, что он вынес сеанс трамвайтологии, как пацаны из бригады называли поездку на заводском трамвае в час пик, что он только что с лютого, как на перевале, мороза, который сгущался и неудобно наслаивал разноцветный лед на тротуарах, и что он в шефы совсем не просился, это она, Маринка, его уламывала всяческими способами – в том числе, признаем, очень приятными. Но напоминать не стал. К тому же Виталик успел разболтать комплимент Федорова по поводу шефства – молодец, мол, шефствуй и старайся, это всегда зачитывается. Вряд ли Маринка забыла. Она ничего не забывала. Никогда. Тем более про обещания – что свои, что чужие.
В двадцатой школе народ строго относился к тому, пацан ты или чушпан. Но я, видимо, в целом сходил за пацана, а музыкальный момент мне прощали. Потому что никто не запретит рядовому сунуть в пятак офицеру. Кроме самого офицера, конечно. И это уже отдельная история, которая вкратце звучит так: если ты офицер – воюй. Махаться необязательно, можно и другими способами воевать – но лучше и махаться уметь.
– Он не чужой, – сказал Артур, отворачиваясь от Комаровой, которая что-то горячо ему шептала.
Димон пожал руку Ильясу и начал вставать. Ильяс что-то вполголоса ему сказал, Наташка с Ленкой тоже зашептались.