– Я тебе не объяснял разве? Ну вот так все устроено, Лор. Здесь, по крайней мере. И я поэтому толком народ набрать не могу – энергоинститут сейчас колхозные выпуски гонит, из местных кадров, там татары сплошные, а мне никого из них приближать нельзя. Обвинения-то я переживу, но он же, татарин этот, меня и сожрет, чтобы единственным оказаться. И будет прав. Глубоко продумано все, поняла?
В школе, которую окончила Марина, директором был Василий Мефодьевич, маленький лысый мариец с животиком, круглолицый, безбровый и незлой. Бояться его было невозможно, любить не за что. Приходилось жалеть. Он это очень ценил и напрашивался на сочувствие ко всем подряд, от третьеклашек до завучей с родителями. Ну и жил, говорят, припеваючи – завидная регулярность, с которой училки средних лет уходили в декрет или безвозвратно увольнялись, вроде бы объяснялась именно что проявленной безоглядно жалостью.
Крупный, чуть лохматый, с круглым прыщеватым лицом, в старенькой синей олимпийке, неглаженых черных брюках и нечищеных ботинках.
Тем более он не ожидал увидеть там почти все районное милицейское начальство, да еще с перебором в лице трех незнакомых офицеров – двух майоров и подполковника – и дядьки в гражданском, моложавого, глазастого и с пышным чубом.
– Вазых Насихович, поехали, а? – умоляюще попросил Юра, который, оказывается, успел настичь Вазыха, обогнув «маргарин».
– Точно! – вразнобой, но дружно заорали из разных точек. – Поджечь тварей! Как тараканов! Чтобы знали!