– Откуда ж я знал-то, – с трудом сказал Виталик.
– Секи! – громко сказал Рустик, но его уже оттерла пара пацанов в чужих шапках, и Андрюху тоже, а стриженый ворковал: «Ты посеки, начальник, посеки, но мы-то с тобой не мусора, а пацаны, в натуре», чуть тверже касаясь моих плеч ребром ладони.
Он, оставшись без прикрытия, смутился лишь на миг, а потом закинул руки за голову, скрестил ноги и принялся оглаживать Марину взглядом, от которого простынь нагревалась сразу вся. Марина держалась почти полминуты, потом все-таки посмотрела на Виталика и покраснела. Она не очень хорошо представляла себе, что такое порнография, но, наверное, сейчас скромная девичья кровать стала фоном для полновесного образца. Совсем молоденького без усов, гладенького, мускулистого, загорелого и возмутительно бело-рыжего посредине. Моего, хищно подумала Марина, почему-то представила Веронику, которая такому богатству позавидовала бы горячо и страстно, представила чуть дальше – и задохнулась от возмущения.
От смеха было уже больно в висках, груди и животе, и тушь, наверное, растеклась не хуже, чем у Люды, – ладно хоть мужикам собственные слезы взор застилали. Лариса решительно ухватила Люду за локоток и утащила в ванную – небольшую и голую, с узеньким зеркалом, зато с очень приличным кафелем, удивительно ровно уложенным строителями. Там они, шепча, вскрикивая, повисая друг на друге и подсказывая, где потекло, а где размазалось, привели себя в порядок и вышли, почти не прыская.
– Дурью не майся. Говорю же, это как бы замануха, спровоцировать чтобы. Сроду никто никогда таких вещей не устраивал, тем более на сороковины. Там или менты будут, или вражеских пацанов натравят.
– Как при чем. Его ж только приняли, за это вообще морды рвать надо.