– У тебя разрешение есть? Нет. Всё, вопрос…
– Да ты что, обиделся? – всполошился Серый. – Не обижайся, на, я ж любя, они ж крутые там такие чуваки были…
Андрюха мне позвонил пару раз, мы душевно поболтали, я сослался на дела и пообещал позвонить попозже. И не то чтобы обманул – просто сразу не успел. А потом не до того стало.
Про десятую печь знала вся литейка. Печь была знаменитая и злосчастная.
Вместо ответа батек перестал шуршать, подышал вхолостую, медленно сполз ко мне и присел рядом, тяжело сопя. Я на ощупь сунул ему в руки несколько яблочек и огурцов, накрыл своим чуть согретым, кажется, коконом, спросил, где стекло, покорно выслушал несколько ЦУ, вполз на лестницу, пригляделся, как велели, ухватил плотно, чтобы не скользил, длинный осколок и принялся так же размеренно, как батек, водить острием по чуть распахнувшейся, кажется, щелочке между досками.
Автобусы ходили редко и были забиты, будто утром. Лариса не сумела втиснуться в двадцать третий – экспресс, потом в «трешку». В «трешку», наверное, смогла бы, все-таки «икарус»-гармошка, а меха гармошки, согласно законам физики, должны растягиваться: если налечь плечом и воткнуть ногу так, чтобы каблук стал на вторую ступеньку, плотная масса колыхнется и продвинется чуть вглубь. Но не хотелось налегать, к тому же от костлявого мужичка, заскочившего на подножку перед самым носом, ядрено пахнуло перекисшим потом и табаком, аж голова закружилась. Она с утра кружилась, так что лучше ее в тесную вонищу не совать, добра не будет – Лариса со своей головой жила давно и хорошо изучила ее повадки. Жаль, поздновато.