– Стараюсь, – сказал Виталик, поднимаясь. – Хотя гадство, конечно: как с ментом что, так они на ушах, чешут всех и так далее. А пацана Альбертова, которого тот мент и убил, как будто не было. Это справедливо, да?
– Что там сочинишь-то? – не поняла Марина.
Теперь Марина поняла, почему молодые училки как-то назвали Чеславича «дерзким вообще». Он, похоже, совершенно не боялся Тамару Максимовну – единственный здесь – и немножко этим бравировал.
У нижней ступеньки стоял чувак лет тринадцати и требовательно смотрел на меня. Довольно крупный для своих лет, почти как я, и весь темный – темная куртка, темные штаны, черные и очень короткие, будто подрезанные, резиновые сапоги и вязаная шапка темная, хотя обычно вязаные шапки, что лыжные с помпоном, что «петушки», яркие и с надписями. Полгода назад я бы решил, что это четкая одежда, и захотел бы такую же, строгую и мрачную. Чувак очень старался выглядеть опасным. Но теперь я знал, что опасность выглядит по-другому.
– Пап. А может, на фиг стекла, крышки же есть, железные. Тоже полный погреб.
– Время тратил и свое, и наше, – сказала вторая продавщица, берясь за краешек свертка. – Не будешь брать, значит?