Гучков теребит пальцами воротничок рубашки и поводит массивной шеей. Лицо его налито багровым, пульсируют жилы на висках. А еще у него едва заметно подергивается щека. Видно, что Александр Иванович устал и едва сдерживает приступ ярости.
– Плохая идея, – отвечает капитан. – Зачем нам неприятности? Особенно тебе, русскому эмигранту? Места здесь малолюдные. Никто ничего не слышал. Море рядом.
– Если честно, Михаил Иванович, – цедит Деникин, насупившись, и лицо его идет красными пятнами, – мне плевать на понимание в Советах. На этот раз фронт откатился, хотя противник, с Божьей помощью, был оставлен. Но даже генерал Корнилов с его добровольческим корпусом не способен на чудо: корпус не заменит армии. Вы хотите спасти революцию? Хорошо! Дайте нам ее спасти! Мы должны выиграть войну, сохранить порядок в стране, дать вам возможность заниматься тем, что вы умеете. Второго такого наступления австрийцев фронт не переживет. Вы представляете себе, что будет, если фронт рухнет? Боюсь, что и не представляете совсем…
– Она сказала мне об этом в лицо, но выручила твоя дружба с Савинковым. Завтра у Мережковских будет Горький, я хочу попросить его принять участие в твоей судьбе. Можно попросить подписать письмо от литераторов – Блок, Белый, Гликберг. Ты столько сделал для русской культуры, что Горький просто обязан тебе помочь! Он влиятельный человек в среде большевиков…
Доля секунды – и в руке юноши вороненный пистолет. Офицер охраны, стоящий на подножке, замечает это слишком поздно – он тянется к оружию нападающего, надеясь оттолкнуть ствол в сторону, но машина все еще в движении, и офицер промахивается. Зато плохо одетый террорист – нет. Выстрелы звучат несерьезно, словно кто-то сломал две толстые ветки. Пуля пробивает Фердинанду шею, он зажимает рану ладонью, но кровь бьет из-под пальцев, пачкая лазурь мундира. Вторая пуля попадает в живот Софии.