– По десять тысяч на 17 и 23! – Михаил снова двигает гору фишек на игровое поле.
Столыпин остается стоять, а стрелявший поворачивается и идет прямо на остолбеневших братьев Терещенко. Михаил видит, как Столыпин делает жест рукой, показывающий, что все в порядке, но на белоснежном мундире министра расцветает алое пятно. К нему бросаются Потоцкий и Фредерикс, подхватывают под руки, не давая упасть, и садят его в кресло. Раздается женский визг, сначала несмелый, а потом дамы, находящиеся поблизости, осознают, что произошло, и визжат уже по-настоящему.
– Владимира Андреевича? Наверное, могу… – улыбается Барановский. – Могу, конечно, Саша! Что ты от него хочешь?
Поезд режет темноту светом головной фары. Стучат колеса на стыках. Вокруг лес.
– Ведь врешь, как сивый мерин… Ладно, Моисей, давай не портить встречу. Не можешь сказать правду – не говори. Но лгать не надо.
Терещенко выскакивает из воды по пояс, опираясь на круг.