Сначала его лицо освещается радостной улыбкой, но потом улыбка гаснет – он в легкой растерянности, явно не знает, как себя повести.
Покойная лежит в гробу с тем же непреклонным выражением лица, убранная по православному обряду.
– Ложь, повторенная много раз, становится правдой, Михаил Иванович…
– Как бы я хотел возразить вам, месье Никифоров, – говорит Терещенко. – Но вы кругом правы… 24 октября с утра Керенский все еще мог повлиять на ситуацию. Мог раздавить вас в Смольном. Да, Полковников был слаб, но был Багратуни – решительный, жесткий человек! Были части гарнизона, верные правительству. Немного, несколько тысяч, но они были! Их бы хватило для того, чтобы разгромить штаб восстания. Да и нескольких сотен хватило бы с избытком! Несколько молодых офицеров, человек триста юнкеров, и мы бы жили сегодня в России, а не в том кошмаре, что вы там устроили…
– Вставай, герой-любовник. Мне пора возвращаться к своему гению от политики, а тебе – к твоей Золушке. Ночь кончилась, волшебство иссякло, добро пожаловать в реальную жизнь. Спасибо за все…
Кишкин шагает вперед как сомнамбула. Он парализован страхом, предчувствием близкой смерти.