– Итак, – говорит второй немец. Он в возрасте, с холеным тяжелым лицом и в пенсне. – Слушаем вас, герр Гельфанд.
– Простите, месье Никифоров. Глупо спустя столько лет говорить неправду – наплодили ваши агитаторы и наши бездарные полководцы – это куда ближе к истине. Вы воевали в последней войне?
– Мой муж, – произносит Маргарит сохраняя воистину завидное спокойствие, – содержал один из самых больших благотворительных фондов России. Его семья построила при заводах церкви, школы, дома призрения; лучший художественный музей на Украине – это тоже род Терещенко, их деньги – это киевский Оперный и киевская Консерватория, это помощь литераторам, поэтам, художникам, это стипендии талантливым студентам из простонародья. В конце концов, это заводы, на которых работали тысячи людей и кормили свои семьи. И хорошо кормили. Неправедно нажитые деньги – это те, которые украдены или получены за предательство. В семье моего мужа деньги заработаны тяжелым трудом и несколькими поколениями.
– А ежели хозяин борзеть будет? – спрашивает человек в черном бушлате.
– Вот он, – говорит Терещенко Дорику. – Почти не изменился с тех лет.
Елизавета Михайловна смотрит на младшего сына – Николая, на Малика, как она его ласкательно называет, сидящего на кушетке. Глядит она на него совсем не так, как на остальных своих детей, а с настоящей нежностью. Этот восемнадцатилетний юноша в университетском мундире бледен и субтилен, в противоположность цветущему Михаилу и энергичным сестрам, и притом очень похож на свою родительницу.