– Вокзал Аустерлиц. Мы успеваем к ночному на Канн?
– Вы уже рассказывали мне, что лучше вас в мире нет, – обрывает его Терещенко. – Теми же словами. Не повторяйтесь. Моя тетка Варвара умерла в Киеве в мае 1922 года. Ее дом, где хранилась коллекция, реквизировала ваша власть, а тетушка с бывшей прислугой Дусей жила в каморке под крышей. Ей даже не давали заходить в те помещения, где хранилась коллекция – наверное, боялись, что что-то украдет. Дуся рассказывала, что в апреле тетя Варя прокралась в закрытый музей и там провела всю ночь. Наутро ее арестовали, пытались выяснить, что именно она собиралась похитить. А потом отпустили… Им и в голову не могло прийти, что тетушка просто прощалась с трудом всей своей жизни. С тем, что уцелело в ваших цепких пролетарских руках…
– Прекрасный день, – говорит Михаил. – У нас в это время уже лежит снег. Или слякоть и грязь по колено. Когда наступает зима, а зима в Петербурге длинная, я скучаю только по двум вещам: по тебе и по солнцу.
Со стороны кажется, что супруги пылают страстью, но лицо Маргарит искажено гримасой боли и едва ли не отвращения, хотя тело ее двигается в одном ритме с телом супруга. В ответ на движения мужа она кусает губу и сдерживает вскрики, а когда Михаил ложится рядом, то едва не вздыхает от облегчения.
– Вы строили против него заговоры, а теперь жалеете о самодержавии?
Глаза у него страшные, полные холодным бешенством.