— Вроде него, да, — ни капли не обиделся Грин. — Каждый расслабляется по-своему. Кто-то вяжет, кто-то разводит цветы, кто-то… Вот вы как отдыхаете?
— Да, обязательно, — пробормотала я, мысленно коря себя за то, что позабыла о Норвуде.
— Элизабет, выходите. Я… не хотел говорить так, но… в этом уже нет смысла. Понимаете? Уже… поздно…
— Нельзя, конечно, — всхлипнула я, подставляя лицо под дождь и поцелуи. — Нельзя так. Я за ним… вот… а он — про простуду… Немедленно говорите мне, что… что любите и жить без меня не сможете!
Дорогой наставница меня никогда не называла, и я стушевалась еще сильнее. Но наверное, подобное обращение было составляющей неформального общения, все же находились мы не в учебной аудитории и не в лечебнице, а на своеобразном светском приеме, и роли у нас тут были иные. Свою я знала из рук вон плохо, а потому лишь кивала с вежливой улыбкой, пока леди Райс, полностью перевоплотившаяся из акушерки в салонную львицу, вещала о том, как нам повезло нынче с погодой, пела дифирамбы радушным хозяевам и сыпала комплиментами относительно моего наспех выбиравшегося наряда, в котором я, оказывается, являла собой живое олицетворение молодости, весны и красоты. За это время персики растащили и с двух других столов, а к леди Пенелопе присоединилась мисс Милс, полностью согласная с наставницей в том, что касалось погоды, хозяев и всего, мною олицетворяемого. Я даже заподозрила, что у трапа гостям раздавали шпаргалки с обязательными для употребления фразами, но нам с Сибил не досталось, ибо расхватывали их с той же скоростью, что и фрукты…
Леди Райс, извинившись, вышла из кабинета. Решила вдруг проведать кого-то из пациенток.