По мере занятий с медиками травмированный мальчик, хоть и не сразу, начал изъясняться – на ломаном франко-немецком языке. По крупицам он рассказывал о деталях: его мать, вечно бродящая в одном и том же засаленном халате, ее обритая голова (она продолжала брить ее сама, пока не стала заставлять делать это ребенка), свастика на ее лбу, со струпьями, гноящаяся, их животная жизнь среди экскрементов.