– Как давно вы не видели вашу сестру? – начал он до крайности участливым тоном.
Раздались крики, пронзительные, как свист, похожие на сахельские ю-ю. То ли стоны отчаяния, то ли вопли радости – понять было невозможно. Деревья сомкнулись над ними, оставив им только зыбкий сомнительный полумрак. Эрван перестал следить за временем. Все вокруг было зеленым. Мох покрывал развалины, как мех. Растительная жизнь пульсировала в каждом стоке, в каждом фундаменте.
Но пейзаж был безмятежный. Грифельно-серая лента дороги, террасами раскинувшиеся парки, высокие остроконечные кипарисы, преграждающие дорогу ветру, еще более высокие виллы, не боящиеся шквальных порывов, – летом та свежесть, которую они несли, была бесценна. Ниже деревня Фьезоле свернулась, как задремавший солдат, с колокольней ее Duomo вместо ружья.
– Что это? – тревожно спросил Эрван с пересохшим горлом.
Тон у Эрвана был серьезным, почти торжественным.
– Сегодня, когда его больше нет, ничто больше не имеет смысла. Во всяком случае, я – я больше не имею смысла.