– Я соскучился, братец! – ментальный голос гарма выразил обиду, хотя Щенок сам не знал, как это получается – чувствовать эмоции в беззвучном голосе. Вероятно, тот, кто передавал, специально накачивал эмоции в передачу. Или же Щенок незаметно для себя стал эмпатом, чувствующим настроение окружающих, особенно если те связаны с ним кровными узами.
– Откуда и все, – ухмыльнулась девушка. – У мамы спроси! Она тебе точно расскажет, откуда!
Мастер крупно зашагал к двери, и его не было долгих минут пять, в течение которых телохранитель сжигал Демона яростным взглядом. Потом появился в дверном проеме, держа в руках длинную коробку, точнее, обшитый кожей длинный чемодан с ручкой наверху. Он был потертым, этот футляр-чемодан, видал виды, видимо, он ровесник самого кузнеца. Мастер осторожно, как младенца, положил его на стол посреди комнаты, пошурудил в замочной скважине старым, потертым ключиком и, оглянувшись на Демона, мягко откинул заалевшую тусклым бархатным нутром кожаную крышку.
– Это был хороший бой! – прохрипела Сара, и на ее губах вздулись красные пузыри. – Мы все-таки победили! Я уйду победительницей, а не проигравшей, правда? Не печалься. Я и так прожила больше, чем следовало. Брату скажи – я его люблю. Мужу… мужу ничего не говори. Нет, скажи – спасибо!
Щенок помотал головой, отгоняя ненужные мысли, вздохнул и стал одеваться. Одежда была мятой, но сравнительно чистой, не такой, как та, что он снял с трупов. Одевшись, обувшись, Адрус пошел на место схватки – во-первых, нужно было кое-что проверить.
И тогда в голове снова прозвучали крики – истошные, исходящие из самой глубины тела, крики не горлом, но животом. Так кричат те, кого медленно режут на куски, заботясь только о том, чтобы убиваемый умер не сразу. Чтобы испытал как можно больше мук, страшных мук, адовых мук, тех мук, которые он, палач, испытает на том свете, когда станет отвечать за свои деяния.