Дядя Миша достал из кармана мятую пачку сигарет и предложил мне. Я отказался, и он закурил сам.
Вкус у пива был, кстати, так себе. Маша к своей бутылке почти не притронулась, а Элеонора пила, как ни в чем не бывало.
— Нет, только дополнить, — отозвалась Маша, вставая. — Я бы хотела сказать несколько слов о любви. Любви Бернарда и Дикаря к Ленайне.
Чернота стискивала серебристую материю, душила ее. И вдруг сверкнуло что-то еще. Ярко, как прожектор. Я не успел обернуться, потому что все произошло мгновенно. Снова сверкнуло серебро, но его стало гораздо больше. Чернота боролась, пытаясь окутать собой все, ей противостоящее, но тщетно. Серебряная дымка побеждала. Вот она поглотила тьму, замерла, будто огромный серебряный шар, потом дрогнула, и в сторону будто бы высыпался серый порошок.
Дома с моим приходом началась паника. Мама кинулась промывать мои ссадины и заклеивать их лейкопластырем, а папа требовал назвать имена виновников. Почему они не желали понимать, что этим делают мне только больнее? Своей заботой заставляют меня чувствовать себя еще более маленьким и несчастным.
Я не спал целую ночь, получив это известие. Смотрел в потолок и шептал: «Что еще ты со мной сделаешь?» Бог молчал. Лишь под утро, ненадолго забывшись, я получил ответ.