— И получается… если она любила сына, почему не спасла?
В черном. Или в темно-лиловом, потому как черный старит, а ей не хочется выглядеть старой.
Время здесь течет медленно, но это обман. Стоит поддаться, и ты пропустишь мгновенье, когда желтый солнечный шар коснется горизонта. Нет, не будет мертвецов, которые восстают из могил, — это кладбище не настолько беспокойно. Оно просыпалось исподволь. И с шепотом деревьев накатывала тоска.
Вторая палочка выглядела обыкновенной деревяшкой.
Нет, хватит играть в политесы. Больше Мэйнфорд не позволит ей уйти. И не отвернется, из вежливости ли, из признания за женщиной права на личное пространство… может, позже, убедившись, что она пришла в себя, Мэйнфорд подумает о вежливости и правах. А сейчас он просто присмотрит.
— Док говорит, что это я сам, — Мэйнфорд поежился. Он выглядел растерянным и несчастным, и это совершенно не увязывалось с прежним каменным его обличьем. — Только я ничего не понимаю в этих письменах. Если бы я сам, я бы должен был бы понимать?