И мертвые глаза, в которые только истинная жертва могла бы влить кровь.
— Говорю же, нас слишком мало осталось, чтобы убивать из-за такой мелочи, как привязанность к животному. Я ушел с ним. Я оставил твоей матери достаточно денег, чтобы она не нуждалась. И больше не вспоминал о ней. Так было безопасней. Более того… наверное, если бы я остался еще немного, на месяц ли, на год… на два… сколько бы она протянула? Я ведь, несмотря на странную свою привязанность, питался ее эмоциями и даром. Как надолго хватило бы ее?
Смуглокож. Мрачен. И знаком. Его он тоже видит прекрасно, вплоть до царапины на шее, которая откуда-то да взялась… а медсестра…
Если решила лезть в ванну, то останется. И когда все отсюда уйдут — наступит же сей чудесный момент когда-нибудь, — Мэйнфорд с ней поговорит. Обо всем, что было на поле и раньше.
…в том старом ее сне, где плюшевый мишка боялся оставаться один, где были дом, и дверь в мамину комнату, и запах… Тельма узнает его из тысяч. Терпкий запах лилий и альвийских духов, и еще крови. Там, во сне, ее было много, но явь переплюнула все сны.
…и на той убогой квартирке стоило бы поработать. А то ж дверь и вправду с полпинка вынести можно, замок на ней и вовсе убогий. Не хватало, чтобы девочку кто-нибудь напугал.