— Что тебе мешает? — удивился Князь. — Учись на здоровье — мертвецам некуда спешить. С матерью сама разберешься, я ее еще не простил. Только угомони своих скелетов и оставшихся целыми личей — в последние часы они начали проявлять ненормальную активность. Видимо, почуяли, что ты проснулась, и изо всех сил заторопились к границам герцогства, чтобы выразить тебе свое почтение.
Отразившиеся в потревоженной воде отблески чьих-то хищно прищуренных глаз заставили вздрогнуть от недоброго предчувствия. Тяжелое дыхание, опалившее мне спину, было каким-то уж слишком горячим. А потом я медленно-медленно обернулась, со страхом взглянув на знакомое до ужаса лицо…
Инкуб не учел только одного — болевого порога, который у суккуб завышен с рождения. Он так хотел показать мне все грани искусства подчинения, так сильно желал провести по бесконечной лестнице боли, начиная с самых первых ступенек и доведя до немыслимых, не предназначенных для человеческого разума высот, что недостаточно точно рассчитал силу воздействия. И вместо того чтобы вызвать животный страх, разбудил лишь звериную ярость.
Причем таким тоном, что народ без единого возражения рассосался и растекся по залу, старательно делая вид, что они ослепли, оглохли и вообще ни при чем. При этом отец, подхватив взволнованного Мартина на руки, как бы невзначай оказался рядом с Герцогиней. Суккубы благоразумно юркнули в нишу меж полуразрушенных колонн. Недалеко от них пристроились впавший в глубокую задумчивость вампир и откровенно обеспокоенный медведь, на загривке которого нетерпеливо ерзала баньши. Шмуль, недовольно жужжа, поднялся в воздух, отправившись проведать Зыряна. И лишь акинарцы задержались дольше обычного, не будучи уверенными в том, что меня не съедят.
Заслышав в коридоре тяжелые шаги, я заставила себя встряхнуться, погасила щекочущие кожу огоньки и решительно ссадила Шмуля на постель.
— Не боишься, что они там с голоду помрут?