Дождь всё не кончался, а я начала шмыгать носом. Сняла мокрую кофту, но не помогло. Кожа покрылись мурашками.
Вечером с опаской постучалась в дверь спальни хозяина. После дневного разговора и наказания (обидно, но я осталась дома, прильнув к окну, прислушиваясь к отголоскам праздника) хотелось оказаться как можно дальше от этой двери, и малодушно оттягивала неприятный миг.
Особенно мерзко становилось, когда приезжали гости, оценивающе смотрели на меня, интересовались происхождением, а потом небрежно бросали: «У меня тоже торха из кевариек, хорошие девочки». И заводили разговор о рабынях, обсуждая их, словно лошадей. С таким безразличием упоминали о том, что велели прилюдно высечь хыру за выпитый без разрешения стакан молока, что сменяли одну девушку на другую, рассуждали на тему, стоит ли тратиться на дорогое лечение, придумывали изощрённые наказания за малейшие провинности.
Врач вслух обозначил форму груди, записал данные в оба документа, а потом тщательно осмотрел, надавливая и пощипывая выдающуюся часть моего тела, поинтересовавшись, не находила ли я на груди каких-либо уплотнений. Я ответила отрицательно.
— Что, опять очередную девчонку купил? — хозяин расслабленно откинулся на спинку кресла, поглаживая пальцами ободок бокала. — Сколько ты уже потратил на них, Абердин?
— А жаль, у меня есть такой замечательный малец…