– Будет возможность, поинтересуйся у местных о камушке. Хорошо? Жаль, если он потеряется.
Через три недели меня стали узнавать даже роботы-уборщики, деловито подмигивающие несчастному своими фасеточными глазками-«люстрами». Я похудел и осунулся, я стал раздражителен и нервозен. Я почти отчаялся. Но самое паршивое заключалось в том, что при всем при этом я знал. Знал точно, от тех же «уборщиков» (которые врать не умели – патологическая честность у них в базовую прошивку закладывалась), что кабинет иногда открывается. И ходит там кто-то. Время от времени. Хотелось бы верить, что не барабашка. Правда, за три дня до срока я уже был готов поверить в какую угодно чертовщину. И душу заложить за проникновение в «святая святых».
«Ну вот, стоит ее только вспомнить, а она уже тут как тут».
Однако всё ж успокоился я, смирился, так сказать, с горькой судьбой, а ее, как известно, не обманешь, как ни пытайся. Встал. Сперва на четвереньки, в грязи весь изгвазданный, а уж потом и на ноги. Пошатываясь будто пьяный. Забрало у шлема чем-то залепило, так что не видел я пока ничего. А осмотреться хотелось. И очень сильно. А еще понять, что ж это такое приключилось со мной, что остался жив после скоростного спуска и даже не поцарапался.
– Ладно. Пошли, Семёныч. Будем знакомить тебя… с дамой видной.
– А ну, лейтенант, отставить рожу кривить! Ты, ядрена вошь, «салабон» или где? Да ты, б…, до потолка сейчас должен прыгать от счастья, а не пыжиться тут как це… э-э… монашка в борделе. Всё! Марш отсюда! Домой, к жене! И не дай бог, узнаю, что обидел ее. Хоть словом, хоть взглядом – сам тогда с тебя погоны сорву и «линейки» навешу. Понял?!