Волосы у нее были мягкие, как… шелк. Не хотел писать про шелк – уж как-то это в ход пошло, так все пишут. Но ведь действительно – как шелк. Как ее шелковая ночная рубашка, которой я иногда касался во время наших поздних бесед. У шелка такое свойство – спадать. Может быть, даже – ниспадать. У меня волосы жестче, они могут виться, сбиваться в вихры, топорщиться, а вот ниспадать – не могут. Потому что не шелк. Я зарывался лицом в волосы Анастасии и спрашивал шепотом – откуда у них это свойство? Какова природа этого пшеничного потока – тихого, свежего, растекающегося по плечам? Спрашивал: это принадлежит мне, является теперь и моим свойством? Конечно, отвечала она, как же иначе, ведь свойства каждого из нас становятся общими. Я подставлял под этот поток ладонь и подносил его к своим волосам. А можно подумать, спрашивал, что это мои волосы? Только так, отвечала, и можно подумать.