— «Мы»? — Удивление у нее яркое, незамутненное.
Торжественно клянусь вести себя прилично.
О чем? О родителях погибших? О собственном унижении?
— Вставай, — велел он и лампу поставил на пол. — Ну же, пошевеливайся.
Встала. Умылась. Оделась. И серое ее платье с двумя десятками пуговиц представлялось Райдо броней. Мягкой, шерстяной, но удивительно прочной.
Не обманула, на вкус пойло было еще более отвратительно, нежели на запах. Не горькое, какое-то кисловатое, перебродившее будто.