– Хорошо. Я возьму бумаги. Я так понимаю, содержимое ячейки – в другом чемодане?
– Перст твоего бога коснулся меня, – раздельно произносит он, – и я выжил. Я познал боль и теперь ношу ее с собой. Она со мной, каждый день. Поэтому ты не можешь мне причинить боль. Ты не можешь научить меня тому, что я уже знаю.
– У меня был брат, – поправляет он. – И я не рассказывал, потому что братом он был никудышным. Впрочем, он научил меня играть в товос-ва – за что я ему признателен, ибо благодаря этому мы познакомились.
– Мне очень жаль, – говорит она. – Но я не могу тебе помочь.
– Нет. Я ждала, когда ты выйдешь на связь, но не ожидала, что ты прибегнешь к… экстренным средствам связи.
Ах, вот оно что. Политическая карьера тетушки теперь в опасности. Но вчера Шара сражалась с огнем и с Уравом, и ей нелегко проявить симпатию к человеку, жалующемуся на то, что у него возникло некоторое недопонимание с некоторыми членами парламента. По правде говоря, Шаре вообще неохота принимать какое-либо участие в этой беседе. Она вполне удовлетворена своей ролью слушателя: пусть тетушка говорит, а Шара будет смотреть, как намерения и мотивы Виньи кристаллизуются на стекле, подобно первому инею.