И тут лед под ним накреняется, как детские качельки, и его подкидывает футов на сорок. А потом над ним смыкаются холод и вода.
– Мирград, – отвечает Шара. – Но тот, старинный Мирград. Божественный город.
Сигруд привязывает оставшиеся канаты к петле на буксирном тросе, а противоположные концы веревок вдевает в гарпуны и закрепляет. И вонзает гарпуны в лед, в линию, каждый в пятидесяти футах от другого.
– Ш-ш-ш-ш… – отмахнулась Шара – она во все глаза смотрела на юношу, подмечая каждое его движение.
– Что еще за «обморожение»? – спрашивает Сигруд. – Никогда о таком не слышал.
Шара шарит в подушках и с трудом находит очки. Надвинув их на нос, она обнаруживает на первой полосе газеты свою большую черно-белую фотографию. Она запечатлена на берегу Солды: за ней высится мертвая туша Урава, а у ее ног, весь в крови, сидит Сигруд – впрочем, лицо его скрыто гривой масляных волос. По правде говоря, лучше фотографии она не видала: царственный профиль и обдуваемая ветром река угольно-черных волос…