— Мне заказали… — оправдывался человек в дальней комнате.
— И разберусь, ты, что думаешь, не разберусь! — сказал с угрозой Пророк. — А пока ты под домашним арестом.
Цветаеву аж зубами заскрипел, но удержался, чтоб не ляпнуть какую-нибудь гадость, например: «Постель — не повод для знакомства!» Несомненно, Жаглин страдал. Лица не нём было, глаза были пустыми как у животного, а на скулах ходили желваки. А ведь он убьёт его, понял Цветаев, точно убьёт.
— Сашка! Старик! — невольно воскликнул он и дёрнул его за руку, которая была в гипсе.
Самохвалова вдруг заплакала скупо, по-мужски, от бессилия перед жизненными обстоятельствами. Уселась на скамейку, сжав колени под юбкой цвета морской волны, достала платок и начала промокать им сухие глаза и кусать, кусать, кусать его. И ни звука, ни слезинки. Вот это женщина, удивился Цветаев, не хотел бы я быть её врагом.
— Иди за мной, — сказал Пророк, неожиданно с чувством пожимая руку.