Набирая все большую скорость, наш «Грач» бежал по полосе, и еще до точки отрыва, переключив волну, я услышал, как в наушниках заиграла музыка и зазвучал приятный женский голос с делано-плебейским, псевдоиностранным акцентом.
– Добро, – сказал я. – Можешь сворачивать аппаратуру. Хамретдинов?!
– Понял. Приятно, когда идиотом оказываешься не ты один… «Мадриду» о ситуации доложить?
Вообще, мы и так практически «долгожители» – нашу дивизию, как и всю 3-ю общевойсковую армию, рассчитывали минут на сорок боя, а мы, гляди-ка, воюем уже третью неделю, и живы. Пока…
Стоявший передо мной с непотушенной сигаркой Зиновьев демонстрировал всем своим видом явное замешательство.
Я велел расползшимся по крыше пацанам наблюдать внимательнее, а сам осмотрел в бинокль окрестности. Над скрывающимися среди буйной зелени дырявыми крышами убогих домишек городка вставало солнце, но на узких улицах по-прежнему не было ни души. Тишина выглядела бы совсем зловещей, если бы не Мамонтов и еще кто-то из пацанов, которые, распаковывая боезапас, тихо-тихо бубнили себе под нос старую частушку, про то, как «брали русские бригады галицийские поля, и достались мне в награду два кленовых костыля: из села мы трое вышли, трое первых на селе, и остались в Перемышле трое гнить в сырой земле».