«Поразному. Кто уходить с дома не хочет из села, там еда есть а тут кто знает. Кто и нас боица и думает что если не просто так прити а за помощ то лучше. Я уже много раз с ними говорил. Они прападут а так и им и нам харашо. Я могу сразу завтра встречу сделать. Ждут они».
— Странный вы человек. — Романов тоже устроился удобней. Ему стало на самом деле интересно. Кроме того, разговор позволял отвлечься от назойливых мыслей на тему «о черт, что же дальше дела-а-ать?!». — Старший методист ГорОНО. Байкер. Да еще и знакомый этого профессора. Не думаю, что вы интересуете его как педагог или мотоциклист…
— Совершенно, — подтвердил Самарцев. — Полный неадекват; говорят, она и до войны такой была, но не так резко. Когда о животных говоришь — все в норме. В остальном восприятие мира настолько своеобразное, что… — Он не договорил и развел руками сокрушенно. — Но питомник она содержит. Севергин на самом деле просил о кормах заботиться.
И личный штандарт Романова, черно-желто-белое знамя с поражающим чудище серебряным всадником.
Женька вел Романова уверенно, быстро. По мере приближения к площади люди попадались чаще, потом пошли телеги с лошадьми, кое-какой рабочий автотранспорт, припаркованный на тротуарах, ларьки-лотки, торговавшие всякой всячиной… Над площадью, где людей было несколько сотен, возвышался памятник Ленину. Пятиэтажное здание — наверное, бывшая администрация — торчало выгоревшей коробкой, все в слепых черных прямоугольниках окон.
Он успел поджечь два танка до начала ответной стрельбы и третий — через секунду после того, как первый ответный снаряд, царапнув броню на левом борту, заставил «тридцатьчетверку» тяжко содрогнуться и с унылым страшным воем ушел куда-то в развалины. От горящих «пантер» в сторону побежало несколько выбравшихся низом человек, а трое — с автоматами, со «шмайссерами», — залегли у танков и открыли густой заградительный огонь.