— Мне чрезвычайно жаль, — ответили ей на правильном, и даже немного небрежном французском, — что я столь резко вывел вас из тихой задумчивости.
Сплошной чередой потянулись еще несколько тягостных дней. Завтрак, русский, арифметика, катехизис, чай, снова грамматика, диктант, чистописание, обед, приготовление заданий по всем предметам, ужин, наставления, спать.
— Чтобы предотвратить это, надо было лишить их возможности продолжать преследование. Что я и сделал.
— Дитья мое, простись с отцом, его визваль до срок, я поднимался к себе — голова кружит, я бессилен… — она сжала виски кончиками пальцев.
— Грубит? Это от плохого ростовского питания, очевидно. А знаете, Евдокия Васильевна, наш добродетельный эконом прав: в самом деле — людей нет. Приближается сенокос, потом жатва, поставки продуктов повышаются с каждым днем, а рабочих рук меньше и меньше. — Ведя этот рассудительный разговор, Виконт поглядывал на тетку со смесью серьезности и лукавства. Та, заслышав свою любимую тему, мигом забыла о Лулу и с жаром включилась в беседу.
— В конце концов, что за раздумья? Я же не в монастырь тебя отдаю навечно! Несколько дней не больше. Тебе легче будет сойтись с соучениками, появится естественность. — Поль подчеркнул слово, многозначительно повел глазами и, подражая ее интонациям, добавил: — Ведь это приятные тебе люди, «свои».