— Почему мужски? — встрепенулась Лулу, — ведь в фамилие всегда все детьи берутся прогульять себя?
— Конечно, у вас — мускулы… А у меня — нет.
— Угусь, а я — под утречко. С зари — ни в одном глазочке, — сладко зевнул Леха.
— Завтра и пойдем, я настроюсь хорошенько… А может быть, и в комнаты впустят? Всякие люди бывают, смотря, чтó там… Загадывать не надо, но, может, и пустят… Только я ровно в четыре приду, ты сможешь так рано?
— Не знаю, — искомым нейтральным тоном сказала Юля, — с подругами, наверное, у тебя же в гимназии были подруги?
Для Коко устроили елку, на которую он требовал каждый день навешивать новые конфеты и пряники, потом тут же их срывал и бежал прятать в спальню матери. Пойти посмотреть на елку, что ли? А то как-то не читается, мешает ветер, завывающий за окном. Вон как свистит! Плохо, наверное, тому, кто сейчас в дороге… Лулу поежилась и спустила ноги с кресла. Керосин и дрова надо привозить из города, а Пузырев пятый день не выходит из своей каморки. Видимо, так, опухший и одуревший от спирта, и встретит 1916 год. Маман вчера только говорила, что не может справиться с этим пьяницей и вообще с челядью. Суровая тетка не может тоже. И управляющий, и денщики сделают несколько движений по ее приказанию — и опять за свое.