— Книги служат не для интереса, а для постоянных занятий и упражнений, — не своим голосом провозгласил вдруг Виконт по-русски.
— Свои родименькие, русенькие, — запищала она. — Глазки- василечки, ах ты, Господи, ах ты, Господи! Ух, боюсь, ух, боюсь чужаков до смерти! Белобрысых, белобровых, ненашенских! Малороссы с ними замирилися, а я нипочем, нипочем!
— А ты, голубчик, посидела бы с нами, рассказала б про эту самую гимназию, я ведь и сам учитель, а давным-давно не работаю по профессии…
— Почему ты, Гаврилова, не выспалась на предыдущих занятиях?
— Теперь вспомнили? — спросил Виконт, сделав ударение на слове «теперь». И замолчал. Над столом нависла гнетущая тишина. Даже Доминик что-то почувствовала и переводила огромные черные глаза с одного сидящего за столом на другого, вертя в руках скомканную салфетку.
— Какой бой? Это вы образно говорите? Я ребятишек привела, пяти — семи лет, — изумилась Саша, — и я ни о чем с вами не договаривалась… Вы представьтесь, пожалуйста. вы, наверное, здешний зав?