Пошел дождь. Тысячи капель барабанят по крыше.
Вернер пропускает второй завтрак и отправляется в школьный лазарет. Если его поймают, то накажут, может быть, даже исключат. День ясный, солнечный, но у Вернера сердце медленно сжимают в тисках, все вокруг заторможенно-гипнотическое, и он смотрит на свою руку, открывающую дверь, словно через глубокую голубую воду.
Три года и четыре месяца с тех пор, как папа уехал из Сен-Мало. Тысяча двести двадцать четыре дня. Почти четыре года с тех пор, как она последний раз щупала брайлевский шрифт, и все же буквы возникают из памяти, как будто она читала еще вчера.
— Пятьсот шестьдесят семь, тридцать два, три тысячи одиннадцать, двадцать три ноль-ноль, сто десять, девяносто, сто сорок шесть, семь тысяч семьсот пятьдесят один.
На шестом этаже лестница вроде бы заканчивается. На площадке три полуоткрытых двери: слева, впереди, справа. Вернер, держа винтовку, заходит в правую. Он ждет ружейных вспышек, оскаленных демонов, но все тихо. Свет из открытого окна озаряет продавленную кровать. Девичье платье в открытом шкафу. Вдоль плинтуса разложены сотни каких-то комочков — галька? В углу два наполовину полных ведра, наверное с водой.
— Это оно? — спрашивает он. — Они правда наступают?