В дымных сумерках перемазанный в копоти мальчишка, не старше Мари-Лоры, катит им навстречу сервировочный столик. Колесики со стуком подпрыгивают на гравии, на столике дребезжат серебряные ложки и щипцы. С каждого из четырех углов улыбаются полированные купидоны.
— Я охотно съела бы бабочку, мсье Дарвин, но прежде я съем вот это печенье.
Вернер вбивает нож второй раз, пилит металл, отгибает крышку.
Длинная знакомая тема — пианист играет в разных октавах, можно подумать, у него три, четыре руки — аккорды словно все более частые жемчужины на нитке, и Вернер видит рядом с собой шестилетнюю Ютту. Они вместе склонились над детекторным приемником, рядом фрау Елена месит тесто, а струны Вернеровой души еще не оборваны.
В глазах Фолькхаймера зажигается нежность.
— Идем, — говорит она и направляется вперед, стуча тростью.