Как я уже писала, мы виделись в исследовательском центре до самого конца. Я слушала кассеты с беседами, но даже под гипнозом он не сказал ничего нового (если только этого от меня не утаили). Я помню лишь неизбывную грусть, сквозившую в его словах: «Я иду по тропе от границы к базовому лагерю. Я иду долго, но знаю, что возвращение будет куда более долгим. Вокруг ни души. Я совсем один. Деревья не деревья, птицы не птицы, а я не я – лишь дух, который бесконечно идет куда-то…»
Как биосистема пустырь не поражал воображение, однако он находился близко, и это подавляло желание сесть в машину и рвануть в глушь. Мне нравилось бывать там ночью, потому что тогда можно было встретить затаившуюся в траве лису или карликовую сумчатую летягу, присевшую отдохнуть на телефонном столбе. Неподалеку кружились козодои, которые ловили насекомых, штурмующих уличные фонари. Мыши и совы, как повелось издревле, играли в охотника и добычу.
– Нет, совсем нетрудным, – ответил он, сверкнув подобием своей былой насмешливой ухмылки.
– Расскажи мне о своих родителях. Какие они?
Однако я все же нашла то, что искала, и в гораздо большем количестве журналов, чем ожидалось. Как правило, попадалась самая первая фраза: «Там, где покоится зловонный плод, что грешник преподнес на длани своей, произведу я семена мертвецов и разделю его с червями…»