Когда я вошла в Башню, до меня донеслось далекое сердцебиение. Я повязала респиратор так, чтобы он плотно закрывал нос и рот – то ли пыталась предотвратить дальнейшее заражение, то ли сдерживала ясность, не знаю. Слова на стене светились ярче, и моя кожа, казалось, отвечала им тем же, освещая дорогу. В остальном на первых этажах не было ничего нового. Все было знакомо, и расслабиться мешало только то, что я впервые оказалась в Башне одна. С каждым новым поворотом в темноту, которую рассеивало лишь зернистое зеленоватое свечение, крепло ощущение, что сейчас из теней на меня кто-то набросится. В эти минуты мне недоставало топографа, и я чувствовала себя страшно виноватой. Несмотря на то что я старалась сосредоточиться на спуске, текст на стене снова и снова притягивал мое внимание: «…и принесут темные сады милость да благодать, и раскроются в них темные бутоны, что зубами своими пожрут эпоху, переварят и возвестят о ее конце…»