Слизень то исчезал, то появлялся, а может, это я то теряла сознание, то приходила в себя. В одно мгновение не было ничего – то есть совсем, – будто слова писались сами собой, а потом вдруг возникал Слизень – и опять пропадал. Неизменной оставалась лишь тень руки и воплощающийся текст.
От нас требовалось только вести записи вроде вот этой, в журналах вроде вот этого: легких, водонепроницаемых, практически неуничтожимых, в гибкой черно-белой обложке, с линованными листами. Либо мы привезем их с собой назад, либо их заберет следующая экспедиция. Отчеты надлежало писать во всех подробностях, чтобы их мог понять любой, даже незнакомый с Зоной Икс, при этом делиться записями друг с другом строго воспрещалось. Как считало руководство, «обобществление информации вредит объективности наблюдений». Однако я уже давно убедилась в том, что ни о какой объективности не может быть и речи. Пока ты живешь и дышишь, пусть ты отрешен от мира, пусть тобой владеет только всепоглощающая жажда истины, быть подлинно беспристрастным не выйдет.
– Наверное, – кивнула я. – Но мы должны сообщать друг другу обо всем, ведь так? И если я заметила то, чего не замечаешь ты, может, это имеет значение?
– Зачем я тебе для этого? – спросила она.
Там, где покоится зловонный плод, что грешник преподнес на длани своей, произведу я семена мертвецов и разделю его с червями, что…
Стон стал отчетливее, звук ломаемого тростника усилился, густо запахло мускусом.