— Я вас покидаю, любезный Рембрандт, — сказал он собеседнику. — Пейте себе на здоровье, я за все уплатил… Желаю оседлать Фортуну!
— Так в чем же мое преступление, господа, объясните? — воскликнул д'Артаньян, решив, что сейчас самая пора перейти в наступление. — Кто и в чем меня уличает? Что я сделал? Укрепления изучал? Пушки в арсенале считал? Секреты выведывал? Совращал какого-нибудь доброго протестанта перейти в лоно этой поганой римской церкви?
— Понятно, — прошептала служаночка. — Но я думала, вы сами намерены им заняться…
— Конечно, если вас, любезный провинциал, заботит не суть, а быстрый результат… В этом случае вас с распростертыми объятиями примут, скажем, у мушкетеров кардинала, где склонны раздавать налево и направо гвардейские плащи первому попавшемуся…
— По моему глубокому убеждению, на свете есть только одна вещь, которую невозможно понять, — сказал Рошфор. — Ход мыслей женщины и ее сердце. Все остальное пониманию поддается, пусть порой и с великими трудами. Что написал один человек, другой всегда сумеет прочитать.
Как тут же убедился д'Артаньян, остальные письма представляли собой ту же смесь цифр с каббалистическими знаками. Рошфор тщательно прополоскал их в ушате с водой, но запах все равно чувствовался. Покосившись на крутившего носом гасконца, Рошфор усмехнулся, спрятал листы себе за пазуху и взял свой могучий пастырский посох.