— Мэй, ну перестань, — сказал Бейли. — Нельзя, сама ведь понимаешь. Что это за прозрачность такая, если мы стираем все, что нас смущает? Ты ведь знаешь, мы не стираем ничего.
Он перемотал на несколько секунд вперед, и Мэй увидела, как на пляже появилась ее темная фигура. Все было очень четко — как она удивилась, найдя каяк, как раздумывала и сомневалась, как затем быстро оттащила его к воде и погребла за границу кадра.
Их тарелки помрачнели: на них легли две тени.
— Не волнуйся, — сказала Мэй. — Я даже в туалет не хожу.
Мэй рассылала опросники все утро, но результаты выходили не фонтан. Клиенты были сварливы. Единственная добрая весть поступила через интранет — написал Фрэнсис, позвал Мэй пообедать. Формально ей и другим сотрудникам ЧК на обед выделяли час, но Мэй замечала, что дольше двадцати минут за столами никто не отсутствовал. Себе она выделила столько же, хотя в голове гремели слова матери, уподоблявшей обед монументальному нарушению обязательств.
— Мэй, — сказала она, и они пожали друг другу руки.