«Пожалуйста, перестань, — просили они. — Пожалуйста, больше не надо».
— Слышала последнее Ханса Уиллиса? — спросил Фрэнсис.
— Ты симпатичный, — выдавила Мэй. Ей хотелось выплакать всю душу.
— Я подумал, начнем с обзорной экскурсии, а затем поглядим внимательнее на кое-какие образовательные проекты.
На картине Эймон Бейли стоял подле Стентона — умиротворенный, даже радостный в обществе двоих, чьи ценности вроде бы диаметрально противоположны его принципам. На портрете Бейли, справа внизу от Тау, получился как в жизни — седой, румяный, довольный и пылкий, глаза блестят. Он был публичным лицом компании, со «Сферой» все ассоциировали его. Когда он улыбался — а улыбался он почти всегда, — улыбались его губы, его глаза, даже плечи его, кажется, улыбались. Он язвил. Он смешил. Он умел говорить лирично, но основательно, то блистательно закручивал фразу, то простыми словами излагал прописные истины. Он родился в Омахе, в обыкновеннейшем семействе с шестью детьми, и прежде в его жизни толком не случалось ничего замечательного. Отучился в Нотр-Даме, женился на подруге, которая ходила в колледж Святой Марии по соседству, и они родили четверых, трех дочерей, а потом наконец и сына, хотя сын этот появился на свет с церебральным параличом. «Его коснулось — так выразился Бейли, объявляя компании и миру о рождении отпрыска. — И мы только крепче станем его любить».
Прямо за танцовщицей Мэй заметила Алистэра — тот помахал и принялся печатать. Мэй проверила телефон и увидела, что для поклонников Португалии Алистэр на следующей неделе организует другой ивент, крупнее и лучше. «Что-то громоподобное, — написал он в CMC. — Кино, музыка, стихи, рассказы, много радости!» Мэй ответила, что придет и ей уже не терпится. За лужайкой и фламинго увидела, как Алистэр прочел, поднял на нее глаза и помахал.