Но ее потряхивало. Она так и стояла на солнце, махала сфероидам, когда они на нее оборачивались. Кураторы, понимала она, гадают, что дальше, куда она теперь пойдет. На запястье смотреть не хотелось — комменты наверняка недоуменные, даже встревоженные. Вдалеке она разглядела, кажется, крокетный матч и, загоревшись идеей, устремилась туда.
— Я там встретила команду по батискафу, — сказала Мэй. — Знаешь их?
Мать на дворе клейкой лентой чинила пластиковый мусорный бак — еноты поломали, извлекая содержимое. Мэй отупела, тело не желало ничего — только прилечь. Лишь сейчас она сообразила, что всю неделю жила в режиме тревоги и ни разу не спала дольше пяти часов. Сидеть себе в сумеречной родительской гостиной, смотреть баскетбол, к которому она равнодушна, — скачут хвостики и косички, кроссовки скрипят по корту, — все это уже великолепно тонизировало.
Мэй наконец разглядела логику. Любая оценка, любое суждение, любая картина, основанные на неполной информации, всегда будут ложны.
Осьминог, похоже, и не подозревал, что на него нисходит акула, что сейчас ее подселят в аквариум. Та окаменела — отчего, вероятно, обитатели аквариума ее и не замечали. Между тем смотрители сошли со стремянки, и Виктор уже притащил большое ведро.
Мэй выстояла в очереди, добыла себе вегетарианский буррито и какую-то новомодную органическую газировку и подсела к Фрэнсису. Он был в мятой, но чистой рубашке и штанах-карго. Насест его располагался над открытым бассейном, где народ играл в некое подобие волейбола.