– Мы их всех расстреляли, всех, Настя… – тихо произнес муж, глотая потекшие из глаз слезы. – Приехали в тюрьму, там весь двор людьми забит. Поляков набрали, заложников. Там и пан Ярослав был, что нашу доньку лечил. Девчонки молоденькие, гимназисты, торговцы… Офицеров и жолнежов там не было, видно, их давно всех извели начисто. Люди, обычные люди… А мы по ним из трех пулеметов ударили… А они кричали, молили… Мы их убили, Настя, убили…
– Есть такая мудрость – умеешь считать до десяти, остановись на трех. Янкесы этого не понимают, более того, они торопятся и перескакивают через цифры, а это добром для них не кончится. Видишь ли, я уверен в том, что та Россия поднимется с колен только потому, что у нас и у западников совершенно разные, диаметрально противоположные взгляды на основополагающие вещи, которые почему-то полагают в Европе ценностями. Для них главное закон, а для русских справедливость! Сам знаешь, как мы говорим – закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло. В Европе и Штатах говорят о «золотом миллиарде», чьи права охраняет закон, как и их вековое «право» грабить все прочие континенты и страны. А значит, в союзниках у нашей, но той России весь мир, что тоже жаждет справедливости, но пока не консолидированный, искусственно раздробляемый. Нам там нужен только лидер и идея, что сплотит народ, а за настоящими друзьями и союзниками дело не станет!
Фомин еще раз огляделся, разглядывая плоды революционного лихолетья. Такой он Москву видел в свое время только в двадцатом году, когда вернулся с польского фронта. Но тогда на улицах было чуть-чуть попригляднее, сейчас все выглядело действительно ужасно. Но зато из души ушла тоска, сердце радостно стучало в груди.
– Можно и так, но это уже похабщиной отдает, с душком – все же не с врагами дело имеем, а с союзниками.
Помощь французов являлась воистину «щедрой» – десяток ручных пулеметов «Шош» оказались той еще дрянью, склонной ко всяким поломкам, а две сотни «Лебелей» лишь наполовину покрыли необходимое для поредевшего батальона число ружей. Патронов выдали самую малость, их хватило ровно на сутки боя.
Надавали полякам хорошо, помяли бока, как говорится, но Михаила до сих пор корежило при лицезрении ордена Красного Знамени, что вручил ему Тухачевский. Прицепить его на мундир было противно, словно наплевать на павших друзей, да и сродни безумию, а выкинуть рука не поднималась – хоть и дан знак большевиками, но ведь за войну с поляками, а потому вроде как за правильное дело.