— Выдвигаемся. Только очень осторожно. У полян разведать опушку — если дозор дальше не выдвинется, встанем там.
Нападать не пытаются, но и в покое не оставляют. Кружат невдалеке, суетливо обегая с разных сторон. Чего-то выжидают. Наверное, надеются, что опять силы потеряю или сломаю ногу.
— Ага, — устало произнес я и на последнем, самом нетерпеливом, шаге ухитрился зацепиться подъемом ступни, после чего растянулся в снегу.
— Что вы задумали? Если не хотите брать за них выкупа, так отдайте приказ, и мы их тут же изрубим.
Во-вторых, еще не поднявшись, я ощутил запах разложения. Его почему-то принято называть сладковатым, но тот, кто это придумал, видимо, ни разу в жизни не видел сахара. Непереносимая мерзость легко перебивала обычную местную вонь, а ее происхождение было загадкой. С перепугу решил было, что от меня нести начало, но, к счастью (или к горю), ошибся. Источник выдал себя податливой мягкостью под головой. Никогда не поверю, что за ночь деревянная колода станет мягкой.
Я хочу, чтобы эти собаки в человеческом облике страдали. Чтобы умирали долго и мучительно, способом, неведомым палачам. Чтобы казнь их продолжалась если не вечно, то долгие годы.