— Все может быть, — крутанул головой Швальбе, окончательно запутавшись в сложностях жизни.
— Нечисть болотная, нечисть подколодная, нечисть лесная, нечисть колокольная, нечисть всякая, — кричал в голос Хуго, осеняя себя обратным крестом, путая чешские заклятия простонародья и благородную латынь священного Рима, пытаясь заглушить непрестанный звериный стон погибающей роты. — От синего тумана, от чёрного дурмана, где гнилой колос, где седой волос, где красная тряпица, порченка — трясовица, не той тропой пойду, пойду в церковные ворота, зажгу на нефе свечу не венчальную, а свечу поминальную, помяну нечистую силу за упокой….
— О будущем, — сержанта Гавела можно было сажать в какой-нибудь мастерской. И чтобы резцы упорных, но не особо умелых учеников резали из мрамора фигуру, олицетворяющую уныние. — О нашем скорбном будущем.
— Ну и чего морда твоя басурманская хочет? — тяжелый взгляд Старого поймал глаза врага и после недолгой безмолвной борьбы переборол, словно переломив об колено сухую ветку чужой воли. Басурманин чуть побледнел и даже отступил на четверть шага. Но он был хорошим воином и справился с мгновенной слабостью.
— Это кто такие? — недоумевающее спросила Охотница.
— Нет, конечно, не верю. И никто не верит. Но все делают вид. По-ли-ти-ка! — по слогам произнес Швальбе, снова воздев к небесам перст указующий. — Обычный наемник, который умел несколько больше обычного человека, вот и все дела. Но до того никому нет дела. Ведь настоящее — оно грязное и обычное. А надуманное — сплошная красивость и романтика.