— Ну и чего морда твоя басурманская хочет? — тяжелый взгляд Старого поймал глаза врага и после недолгой безмолвной борьбы переборол, словно переломив об колено сухую ветку чужой воли. Басурманин чуть побледнел и даже отступил на четверть шага. Но он был хорошим воином и справился с мгновенной слабостью.
— Это кто такие? — недоумевающее спросила Охотница.
— Нет, конечно, не верю. И никто не верит. Но все делают вид. По-ли-ти-ка! — по слогам произнес Швальбе, снова воздев к небесам перст указующий. — Обычный наемник, который умел несколько больше обычного человека, вот и все дела. Но до того никому нет дела. Ведь настоящее — оно грязное и обычное. А надуманное — сплошная красивость и романтика.
Переход был длиной в полтора десятка миль — тяжелый путь, даже если идти налегке, а уж в солдатской сбруе и подавно. К вечеру, на привале, когда пыль еще скрипела на зубах, глаза горели огнем от солнца, а ноги едва ли не плакали человечьим голосом, хотелось только лечь и сразу помереть. Даже на еду сил не оставалось, и произнести пару слов казалось непосильным трудом. Но сержант Йозеф Адлер Линдеман, подсевший к огоньку, не давал покоя и зудел ночным комаром — слышно, как звенит, чувствуешь, что вот-вот вонзит жало, а не отгонишь. И с каждой минутой желание треснуть по зубам непоседливому сержанту становилось все сильнее и сильнее. Желательно древком пики, так тяжелее и надежнее.
— Даже так? — Антуан чертыхнулся в мыслях, но совершенно не удивился. Все к тому шло. Умному достаточно. Предательство и коварство у жабоедов в крови, куда там до них татарам и туркам. — Я весь внимание.
Начало вышло хорошее. Хоть зарубленный и затесался в оборотническую орду не иначе, как по недоразумению и впереди ждали куда более матерые и опытные твари, но первая победа всегда вдохновляет. Швальбе заорал и снова поднял клинок, выглядывая нового противника.