— Я настоящий профессионал, — заявил он и, пристроив камеру на свободном столике — лампа Диты с рыбками исчезла — вытер пальцы о засаленные лацканы. — И вы останетесь довольны.
— Это место нашел Войтех, — она вдруг поняла, что если будет молчать, то вновь расплачется, а плакать на глазах у ищейки — унизительно. Не нуждается Таннис в его жалости.
Таннис натянула рубашку. Закатала рукава. Она была собой и кем-то другим. И этот другой заставлял Таннис двигаться. Дышать.
Она помнила, что очнулась лишь поздней осенью, и это пробуждение было внезапным. Таннис вдруг осознала себя, стоящей в переулке. Отец держал ее за руку и рассказывал что-то нарочито бодрым тоном. Таннис слушала хриплый надсаженный голос его, вдыхала запах табака и кисловатого эля — отец по пути завернул-таки в паб, принял для души. Она вдруг остро ощутила и холод, и сырость, что ботинки промокли, и куртка тоже, а по лицу ползут капли дождя. Он шел давно, и кажется, Таннис потеряла счет дням.
— Да, — нянька вытаскивает Кэри и встряхивает так, что голова запрокидывается. — И никто о тебе не вспомнит… нужна ты тут кому-то.
Она вздохнула, надеясь, что никто не расслышит этого вздоха. И не платья жаль, все равно ведь сшили бы что-то другое, попроще и подешевле, а мечты. В ней еще жили подруги невесты, и гости, и беседка, увитая цветочными лентами, и алая дорожка, по которой Кэри провел бы отец. И он улыбался бы, глядя на нее. А будущий муж смотрел бы с восторгом… ну или хотя бы без раздражения.