— Прасковья! — Кулак впечатался в стол с такой силой, что борщ из тарелки выплеснулся прямо на белоснежную, до скрипа накрахмаленную скатерть, несколько капель попали на манжеты свежей, только что надетой рубашки. Красные капли борща похожи на кровь, и от этого на душе становится еще гаже. — Пойду я, Прасковья. Выставка, ты же понимаешь… а работы там непочатый край…
…Завтрак удался. Оказалось, Арсений зря переживал, что после смерти Наты внуки проигнорируют традиции. Когда они с Гримом переступили порог столовой, все уже были в сборе.
Скрип-скрип… Уже и шагов не слышно, только это поскрипывание. Может, и нет никого, может, просто рассохся паркет, а она, старая дура, выдумывает себе бог весть что.
Она бы предпочла длинную дорогу. Любую другую дорогу, которая не пролегает через кладбище, но выбора ей не оставили. Сейчас эти двое, мужчина и собака, были больше похожи на конвоиров, чем на сопровождающих. Если бы не туман, если бы не иррациональное чувство, что из тумана за ней кто-то наблюдает, Марта, пожалуй, отказалась бы вовсе от такой помощи, но позвоночник по-прежнему звенел натянутой струной, а волосы на загривке вставали дыбом от жутких, лишенных смысла и логики мыслей. Из двух зол нужно выбирать меньшее, и она выбрала.
— Арсений! — послышался приглушенный ветром голос Селены. — Арсений, ты где?
— Я знаю, почему он с нами так поступает! — Потянуло сквозняком и сыростью, Ната поежилась, усилием воли отвела взгляд от портрета. — Вы не должны с ним разговаривать, вы должны просто заставить его уйти!