Она не умрет! Он не позволит, не отпустит. Под озябшей ладонью биения сердца почти не слышно, но если есть это «почти», значит, есть и надежда. Арсений стащил с себя куртку, укутал в нее больше похожую на статую, чем на живого человека, Марту.
— В павильоне… Он ее почти доделал… Аким, она едва ли не живее меня! Ты веришь?
Она бы, пожалуй, и выпила. Иногда, вот в таких дурацких и совершенно непросчитываемых ситуациях, ей хотелось отдаться на волю случая, ослабить удила и послать к черту всесильную Нату вместе с остальными родственниками. Но нельзя. Никак нельзя…
— Не смей! — Вот она и разгадала его задумку, заполошной птицей заметалась по узкой смотровой площадке.
Звонила Селена, и, если принять во внимание, что на дворе уже ночь, а Селена никогда не тревожит его без нужды, стряслось что-то серьезное…
Он знал, что бабка Наты не может ходить. Знал, но, несмотря на это знание, тут же почти рефлекторно мобилизовался. Пять лет прошло, а воспоминания о вот почти точно таком же инвалидном кресле до сих пор свежи. Не вытравить их никакой психотерапией. Это как невидимый якорь, который зацепил и не отпускает, всякий раз заставляет возвращаться к прошлому, тому страшному прошлому, в котором он, Арсений, тоже был беспомощным инвалидом.