— Пусть не волнуется. — А вот сейчас голос Арсения ему совсем не понравился, не было в нем даже малой толики тепла, только лишь плохо скрываемое раздражение. С чего бы это? — Мы тут с Гримом изучаем один очень любопытный арт-объект…
— Я думаю, что Марте вас очень не хватает, — сказал Арсений то, что должен был сказать сразу. — Она любит вас, Ната. Любит и тоскует.
Прежде чем ответить, Крысолов закрыл окно.
Вспышка молнии на мгновение озарила парк, выхватив из черноты белый силуэт павильона. Ната прикрыла глаза, чтобы не видеть. Ее бы воля… Впрочем, воля даже сейчас, спустя десятилетия, оставалась не ее.
Савва стоял у станка, когда мир за окном раскололся на тысячи мелких осколков. Окно мастерской просыпалось битым стеклом. Музы испуганно вздрогнули. Он выглянул в скалящееся острыми осколками окно, всмотрелся в дымную пелену. На противоположной стороне улицы, там, где еще несколько секунд назад стояла школа, сейчас громоздились руины, а в небе слышался рев истребителей.
«Любые деньги, Марта! Обещай этому человеку все, что он попросит». Голос бабушки, сиплый от бесконечного курения, но все еще громкий и требовательный, набатом зазвенел в голове. Любые деньги — это ладно, у Наты денег много, но что будет, если Крысолов попросит что-нибудь другое? Он ведь непредсказуемый. Да что там непредсказуемый! Он сумасшедший!