Я невольно рассмеялся, хотя это был, конечно, смех от отчаяния. Какой-то невероятный клоун. И этот безнадежный идиот руководил самым большим национальным союзом на немецкой земле. Я наклонился вперед и щелкнул пальцами.
Надо будет зарегистрироваться в каком-нибудь жилищном ведомстве. Однако у меня не было ни места проживания, ни свидетельства о рождении. Моя благонадежность подтверждалась пока лишь фактом проживания в отеле да трудоустройством в кинокомпании, но я не мог предоставить никаких бумаг. Свирепо сжав кулаки, я воздел их к потолку. Бумажка и немецкий чиновник! Обывательская бюрократия с ее мелкодуховными и узкосердечными указами! Вечный жернов на шее немецкого народа, который вновь засовывал мне под ноги свои жирные паучьи лапы. Положение казалось безвыходным, когда вновь раздался звонок телефона, вернув мне железную решимость, присутствие духа и радость выбора, знакомые бывалому фронтовику. Я поднял трубку, уверенный, что нашел решение, хотя еще не знал какое.
– Да, – опять рассыпалась она своим жутким утренним восторгом, – нет, я имею в виду ваше настоящее имя!
Сделав глоток, я посмотрел с нашего балкона вниз, в центр палатки. Ведь так приятно видеть, как люди, сидя на лавках, кладут друг другу руки на плечи и заводят песню, раскачиваясь ей в такт. Но ничего подобного здесь не было. Внизу все стояли на столах и лавках, помимо тех, кто уже упал. Громко звали какого-то Антона. Я попытался вспомнить, докладывал ли мне Геринг, посещавший этот праздник, о похожем массовом падении нравов, но никаких подобных воспоминаний не обнаружил.
– Так у нас ничего не получится, – не сдержалась она. – Я ведь еще не умерла!
– заметив удивленные взгляды, я счел нужным внести небольшие коррективы, —