– Гитлер – наша последняя надежда, – задумчиво произнес я. – Прямо как раньше на плакатах…
Я никогда еще не видел Зензенбринка таким бледным. Героем этот человек, конечно, никогда не был, но тут его лицо имело цвет, виденный мной последний раз в окопе в 1917 году, в ту дождливую осень, когда культи ног торчали из вязкой земли. Быть может, виной тому была непривычна я деятельность – вместо того чтобы позвонить, он лично явился ко мне в кабинет и попросил как можно скорее пройти в конференц-зал. Впрочем, он всегда выглядел исключительно спортивно.
Я знаю это выражение лица. Видно, как за фасадом смеющихся глаз безжалостный аппарат подсчитывает, обеспечит ей эта фотография выгоду или нет. Я с легкостью увидел ее насквозь как раз потому, что и сам произвел в уме аналогичные вычисления, только гораздо быстрее, и получил отрицательный результат. Но она, очевидно, так и не пришла ни к какому выводу – я чуял ее сомнения. Последствия были для нее неясны, так что присутствовал элемент риска, от которого она надеялась отделаться шуткой. Но в этот момент фотограф подбросил в огонь лозунг “Красавица и чудовище”, и свору репортеров было уже не остановить. Поэтому для спасения ситуации экзотическая счетная машина бросилась на меня с визгливым смехом.
Последний вопрос был обращен к обоим господам.
– Чувства молодежи еще не испорчены фальшью, – ответил я.
– Я горжусь вами, – сказал я, – и все же между нами есть разница. Того, что я требую от себя, я не могу требовать от других людей. Фройляйн Крёмайер, я с пониманием отнесусь, если вы сложите с себя обязанности. Фирма “Флешлайт”, без сомнения, определит вас куда-нибудь, где вам не придется больше сталкиваться с неприятностями.