Пока возвращались на базу, Леону казалось, что он совсем успокоился (он потом и на допросах показывал – будто задался целью усугубить свою вину, – что был совершенно спокоен и «ни на минуту не терял контроля над своими действиями»).
…а венчик седого пуха над лысиной – что нимб у святого, особенно на просвет, в янтарном ореоле от настольной лампы: этакая пародия на боженьку, нашего кроткого боженьку, самолично отрывавшего яйца неудачникам, перехваченным по пути на дело…
– Этого-то я и боялась, – бросила Магда и отвернулась.
– Не понимаю, – заметила угрюмо. – Вы что, так не любите свое лицо? Или, наоборот, так его цените? Должна сказать, тот ваш портрет на музыкальной афише… он так себе, мастеровитое ничто, просто глянцевая карточка. А здесь вы живой… были живым – таким горячим, морским, в соленых брызгах, таким… классным! И пели что-то мне родное – так показалось. Я чуть с ума не сошла… Прям как Желтухин!
– А эти милые разлученные грудки – они у тебя росли наперегонки?